Вместо эпиграфов:

                                    Розовые лингамы на голубом ветру-

                                    Мёртвые, милые, им не встать уже –

                                    Только, поникши, молчат, не подымая голов

                                    Выше травы курчавых волос –

                                   Как ты посмел, как ты не смог?!...

                                        (Анна Петкевич. Урал, 2007, № 1)

                                    Лизнула кровь

                                    На пальце

                                    Из вагины.

                                    Причастилась

                                         (Н.Косолапова. Урал. 2007,  №1)

Эта тема, поднятая членами поэтклуба «Лебядкинъ», на сей раз руководимого А.Санниковым, открывает как бы жанр новый, типа «ссанниковщина». Это где-то смешно, но не хулиганский, карнавальный юмор. Это типа высокая, серьезная настоящая поэзия, так как вождь молодых поэтов предупреждает, что графоманов «лебядкинцы» всех прогнали. Но Бог с ними, с юными любителями рифм, коль уж на дворе эпоха брутальных эстетик - больший интерес вызывает статья собственно лидера подборки «Лебядкинъ» г-на А. Санникова. Она называется «Про Пастернака и косяк» (авторское название было конкретней: «Дурак Пастернак и Косяк». (Урал, 2007, № 1)

Вот что мы имеем. Некий свежеиспеченный лауреат бажовской премии А.Санников выдвигает ряд претензий поэту Б.Пастернаку, а именно: концовка стихотворения Пастернака «Гамлет» является на взгляд Санникова «трюизмом». Звучит же пастернаковская концовка так: «Жизнь прожить - не поле перейти». В противовес дряхлому стихотворцу один из подопечных руководителя юных поэтов А.Петрушкин  (наверное, псевдоним) заканчивает свой стих , например, следующим образом:

И Чепелев – в E-burge,

И жопа – Петербургу.

            (Урал. 2007, № 1)

И рифма, как видите, нетривиальная и про «жопу» сказано очень свежо. Наш протагонист, если всё излагать по порядку, инкриминирует Борису Леонидовичу в «преамбуле», четырех «амбулах» и «финальной ремарке» своего текста следующее.

В преамбуле приводятся вещдоки  «бормотаний» поэтов Лермонтова, Тютчева, Клычкова, Пастернака, Сосноры.

Далее по порядку  Б.Пастернаку вменяется по факту стихотворения «Гамлет» следующие «фэ»:

1-ая амбула: «лохмотья китча», «дебильный трюизм», «театральный бинокль к жопке», «свалка слов (,на которую) запала наша интеллигенция/интеллиготина»

2-ая амбула: «кощунство, невероятное, запредельное, мертвенное», «Пастернак просто-напросто дурак», «пошлятина трюизмов и легкомыслие при пересказе Евангелия».

3-ая амбула: Пастернак «боится Бога», «путает Отца Небесного со Сталиным»,  «доносщик»,  «дурак, хуже Блока».

4-ая амбула: «вообще все его стихи …безобразны, случайны по конструкции, некрасивы, приблизительны, неточны», «что-то ужасное со звуком,… только низкое тупое тум-тум-тум», «вареная капуста с портянками и губной помадой», «дура./публика/интеллиготина  (запавшая на Пастернака)  не учит наизусть Поплавского».

Финальная ремарка: есть и ещё один «классик», которому А..Санников готов вставить пистон.

Наша же «амбула» выглядит следующим образом. Пастернак, уважаемые малоуважаемые мной грахаманы, это наш Шекспир как бы. И не в переносном даже смысле, а в буквальном – потому что, когда мы читаем Шекспира, мы читаем на самом деле Пастернака. И если мы вдруг услышим иной перевод, всё в нас переворачивается: ибо наш Шекспир - это Шекспир Пастернака, милые дети. Вот, например, монолог Гамлета из знаменитой трагедии:

Быть и ли не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль

Смириться под ударами судьбы,

Иль надо оказать сопротивленье

И в смертной схватке с целым морем бед

Покончить с ними? Умереть. Забыться

И знать, что этим обретаешь цель

Сердечных мук и тысячи лишений,

Присущих телу. Это ли не цель

Желанная? Скончаться. Сном забыться.

Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.

Какие сны в том смертном сне приснятся.

Когда покров земного чувства снят?

Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет

Несчастьям нашим жизнь на столько лет.

А то кто снес бы униженья века,

Неправду угнетателя, вельмож

Заносчивость, отринутое чувство,

Нескорый суд и более всего

Насмешки недостойных над достойным,

Когда так просто сводит все концы

Удар кинжала! Кто бы согласился,

Кряхтя, под ношей жизненной плестись,

Когда бы неизвестность после смерти,

Боязнь страны, откуда ни один

Не возвращался, не склоняла воли

Мириться лучше со знакомым злом,

Чем бегством к незнакомому стремиться!

Так всех нас в трусов превращает мысль

И вянет, как цветок, решимость наша

В бесплодье умственного тупика.

Так погибают замыслы с размахом,

Вначале обещавшие успех,

От долгих отлагательств. Но довольно!

Офелия! О радость! Помяни

Мои грехи в своих молитвах, нимфа.  

Эти знаменитый философско-поэтический монолог сделан голосом Б.Л. Пастернака.

Или вот ещё монолог Офелии.

Какого обаянья ум погиб!

Соединенье знанья, красноречья

И доблести, наш праздник, цвет надежд,

Законодатель вкусов и приличий,

Их зеркало… всё вдребезги. Все, все…

А я? Кто я, беднейшая из женщин,

С недавним медом клятв его в душе,

Теперь, когда могучий этот разум,

Как колокол надбитый, дребезжит,

А юношеский облик бесподобный

Изборожден безумьем? Боже мой!

Куда всё скрылось? Что передо мной?

И «Бедный Йорик! Я знал его, Горацио!» - этот тоже не Вилька Шейкспиар сказал, он спикал по-английски, а по-русски это тоже написал-сказал наш «глупый Борик». Даже и обсуждать практически в материале лебядкинского шефа нечего. Прочитайте,  удивитесь. Но всё же хорошо, что редакция журнала  эту мазу проглядела-пропустила, теперь мы ещё одного оборотня в рифмах знаем в лицо. Я не против грахаманов – все байронами-то быть не могут, пусть тренируются. Но если грахаманы наглеют-борзеют, если им дают литературные премии, и они начинают затем  пинать стулья, обучать молодежь, фиглярствуя своими «регалиями», их, грахаманов, как кричал герой Вицина в фильме «Земля Санникова», надо загонять обратно «по норам».

Анна Ахматова (по санниковской логике ещё одна, стало быть, «дура русской поэзии») сказала, например, о Пастернаке: «И вся земля была его наследством, и он её со всеми разделил».

Другой «дурак», Маяковский, призывал относиться к поэзии как к женщине из гениального четверостишья Пастернака:

В тот день всю тебя от гребенок до ног,

Как трагик в провинции драму Шекспирову,

Носил я с собою и знал на зубок,

Шатался по городу и репетировал.

Третий «дурак», Евтушенко, аж назвал Пастернака «крупнейшим поэтом мира». А «дураки» из шведской академии совсем сошли с ума и дали Борису Леонидовичу Нобелевскую премию. Гуманитарная публика, конечно, судачит по этому поводу: мол, Пастернак – это, прежде всего, стихи и переводы классики, а премия за «Доктора Живаго» - политические игры советологов, но то, что вклад Пастернака в мировую культуру достоин всяческих наград,  этого пока до заляпухи А.Б.Ссанникова-Лебядкинского ещё никто не оспаривал.

Считаю, что Санникова надо просто изгнать из творческого сообщества. «Пошел вон, пёс!» – и пусть канает куда-нибудь в ТНТ. Если древние греки придумали остракизм, значит это зачем-нибудь нужно. И нужно это не для дебошира Санникова, нужно ведь когда-то со всей этой порнографизацией нашей великой литературы, со шизофренизацией нашей культуры и духовности, маскирующейся под стильное название постмодерн, разобраться по полной программе. Всё же вокруг зассаннили!

Конечно, не надо всё на «стрелочника» валить: на бедных лебядкинцев или  горемычного Санникова. Эта, означенная в фортеле Андрея С. ерундистика  – характерная  тенденция нашего времени. Ординарный, средний человек, неокрепшая духом молодежь попадает в водоворот гламурно-развязного  времени и  послушно, как под гипнозом, «сняв штаны, бежит за пост-комсомолом». Они – просто зомби, а мастер-класс  ведет Господин Шоу-бизнес, Общество Зрелищ и Потреблений. «Пастырь» же Санников с его юными постмодернистами – пластилиновые человечки. И генитальный наш «прерафаэлит» Санников просто вовремя не выучил препостмодернистскую пословицу юных пионеров: «Я –  последняя буква в алфавите».

«Тривиальные» поэты, подобные гордым римским сенаторам, прервут скорее всего мою интеллиготину и скажут: «Тем не менее, в пряник всё равно надо дать! Потому что за базар, Федя, надо всё-таки отвечать,  надо».

Пошла какая-то, понимаете ли, мода: то Пастернак им не нравится, то филологическая поэзия чем-то не угодила – как будто поэзия может быть геологической, геометрической или  агрономической. Поэзия - всегда филологическая. Без вариантов. «Февраль. Достать чернил и плакать!»  - это строчка Пастернака, и без этой поэтической прописи нет русской поэзии, как русского алфавита нет без букв «э», «ё» или «щ».    

Относительно выходки екатеринбургского литературного швондера может быть помянут и предложен режим терпимости и снисходительности: пусть, мол, балуется,  известный провокатор, мол, Санников, кхе-кхе, теперь так, мол, принято, каждый имеет право на мнение, свобода-с. Но не надо терпимость путать со слабоумием. Провокация  – это некоторая творческая тактика. Цель же творчества-искусства - создание прекрасного, гармоничного артефакта, выразительного текста и т.п… Чтобы строить и жить помогало.  А тут провоцируется лишь некое геростратовское привлечение внимания к собственной ничтожной персоне, не более. У Пастернака есть и на этот счет хорошие, вполне «тривиальные»  и соответствующие настоящей ситуации  стихи.

Быть знаменитым некрасиво.

Не это подымает ввысь.

Не надо заводить архива,

Над рукописями трястись.

Цель творчества – самоотдача,

А не шумиха, не успех.

Позорно, ничего не знача,

Быть притчей на устах у всех.

Но надо жить без самозванства,

Так жить, чтобы в конце концов

Привлечь к себе любовь пространства,

Услышать будущего зов.

И надо оставлять пробелы

В судьбе, а не среди бумаг,

Места и главы жизни целой

Отчеркивая на полях.

И окунаться в неизвестность,

И прятать в ней свои шаги,

Как прячется в тумане местность,

Когда в ней не видать ни зги.

Другие по живому следу

Пройдут твой путь за пядью пядь,

Но пораженья от победы

Ты сам не должен отличать.

И должен ни единой долькой

Не отступаться от лица,

Но быть живым, живым и только,

Живым и только до конца.

                                 (1956)

Впрочем, я бы посоветовал юнцам лебядкинцам почитать для начала Маяковского «Что такое хорошо  и что такое плохо». Их гуру-босс  Санников и все они,   как мы видим, ещё не прошли азов этого чудного поэтического наставления двойного тезки нашего нынешнего президента...

Ну а скупщиков дерьма можно порадовать. На вашей улице праздник, чуваки! Все-все слетайтесь на Урал!  Тут дышит такое пятизвездночное хамство, такая вонь на весь мир, какой мир ещё не видывал. Все Гарики, все Мартиросяны-Петросяны, Завтровы-Прохановы, - все отдохнут. Даже Ирина Денежкина покажется теперь тут королевой Викторией.

Но большего всего меня в этой истории восхищает Николай Васильевич Гоголь. Как ведь мог предвидеть-предсказать, что в грядущем появится Хлестаков, Ноздрев, Манилов, Чичиков  и Коробочка в одном флаконе. Ай да Гоголь! Ведь к кому только наш вкрадчивый проныра не присосался. Он и поэт, и телефотовидеомонтер, и лауреат всех премий, и друг того-другого, и книжечки-то у него с изысканными картинками, и называет себя «прерафаэлит», и воцерковленный-то он весь с бороды до пят, а ко всему ещё и вождь юных дарований – всем брюшко почесал «великий комбинатор». Конечно, в январской подборке лебядкинцев есть полтора-два талантливых автора, но теперь это уже и не важно, они все - в говне, как и редколлегия, как и бажовский комитет, как  «е-бургский» Союз писателей и многие другие, в том числе и ваш покорный слуга, коль уж предложил стих этого литературного маньяка-упыря в подборку «уральской классики» («Урал» 2007, № 4). Поаплодируем же Санникову, артисту оригинального жанра, умеющему столь неподражаемо разговаривать задним проходом!

…Но может не стоит уподобляться и переходить на грубую лексику «нехороших мальчиков»? – воскликнет деликатный читатель. В данном конкретном случае думаю, что   стоит. Перед нами стопудовое наглое хамство. И в зоопарке  вы такого не увидите, сходите в библиотеку и почитайте.