Сеня Соловьев в октябре 1982 года привел на квартиру, где был некий художник Кротов и еще какие-то архитекторы. Там висела пара картин Махотина. И еще пара картин Сажаева. Сеня мне объяснил: «Это Сажаев, а это Махотин. Оба - гении, особенно Махотин».

Потом когда была знаменитая безвыставкомная выставка на Сурикова я увидел ещё несколько работ Махотина. Нынешние поколение не сможет правильно понять того феномена, которое представляла из себя выставка. Стоило один раз пройти сообщению о ней по ТВ, как на выставку повалил народ, каждый день битком народу. Я пришел не в первый день, но народу было много, и Махотин тоже там был. Потом, когда я пришел второй раз, уже без билета, уже представленный Махотин опять был здесь и кто-то мне показав пальцем объяснил «Это Махотин».

И уже на «Экспериментальной выставке» в худшколе Хабарова на Сакко и Ванцетти нас представили.

«Вот это тот самый пресловутый Козлов».

Я сразу же спросил, а почему на вот этих вот картинах всё зеленое, и небо и дома и фигуры людей.

Оказалось, на ирбитском мотоциклетном заводе ему подарили несколько банок краски. Возник, таким образом, «Зеленый период». То бишь, никакого кокетства, подход со всем с другой стороны.

Другой нестандартностью Махотина было то, что он своих картины имел обыкновение дарить или менять. Мне, таким образом, досталась «Еврейская девушка с быком» и «Золотой младенец». Себя Витя взял мои Дадзыбао». Потом я эти картины тоже: одну подарил, а другую обменял. Витя заражал своей стилистикой.

Коммуникабельность Вити была экстраординарной вплоть до непонимания этого феномена многими и даже мной. В момент нашей встречи на Сакко и Ванцетти я был в дзено-даосской теме и всё тестировал через ценности китайской эстетики: Лао-цзы и так далее. Витя кстати оказался уроженцем Китая. Таким же образом оказался человеком, в чьих жилах течет кровь Авраама, Исаака и Иакова. Также он оказался отмотавшим срок братаном. И всё это не просто позиционировалось, народ уверовывал на долгое время.

Витя всегда что-то дарил. Однажды я жил в его квартире в деревне Гадюкино (это квартал в Пионерском поселке). Там был книжный шкаф, я рефлекторно стал читать названия книг на корешках, вдруг попалась книга «Дзен-буддизм», такая красненькая. Я вынул книгу с полки, стал листать, увлекся.
Витя говорит:
«Дарю».

После экспериментальной выставки, которая была в худшколе Хабарова на время каникул выставка с Махотиным переехала в «Станцию вольных почт» на Ленина 11 и там «андеграунд» Свердловска-Екатеринбурга существовал года два-полтора. У андеграунда, конечно, не было тогда совершенно никаких средств ни чтобы держать здание или даже побелить. Так что «андеграунд» оттуда съехал, но Витя вскоре оказался в башенке на краю Исторического сквера, как бы сохраняя свой мистико-художественный дозор. В башенке был музей-кузня, половина, а может быть и все экспонаты были Витиной коллекцией (по крайней мере чугунные утюги – точно были Витиной коллекцией, как-то он у меня тоже спрашивал, нет ли у меня чугунных утюгов или чего-то наподобие). Утюгов не было, но вдруг он увидел книжку про разгром колчаковского белогвардейского движения на Урале и я передал книжку в дар его краеведческой коллекции.

Некоторое время я возил выставку свердловских художников под названием «Трансавангард». В участниках «трансавангарда» были картины Гольдер (ныне, говорят, проживает где-то во Франции), Махотин, Гавриловых, Хохонова, Лаушкина, Ильина, Копылова, моя одна работа и ещё одна картина с нарисованной как живой селедкой фамилию забыл. Пермь, Киров, Ленинград. Так что приходилось с этими работами как бы жить, передвижничать.

Вскоре продюсировать надоело. Я сменил китайскую тему на индийскую. В индийской теме нельзя было ни мясо есть, ни пить. Я тотчас с этим согласился, потому что бурный всплеск андеграундной активности стал влиять на самочувствие. Я вернулся из Молдавии, где гостил в семье советско-немецкого писателя Гергенредера. В качестве сувенира вез бутылку «Тамянки». В Молдавии насчет вин было хорошо, а в Свердловск этого не было. Приехал, индийская тема требует абсентеизма. Так что я пошел к Вите и подарил. «Хорошая вещь, но свет Востока, понимаешь».
Оба были довольны.

Авангардная тусовка, начавшись в кухнях и подвальных мастерских вышла в залы и даже на улицы.

Касимов, Ваксман и я как-то сидели у Касика. Предстоял съезд неформалов. Там были разные фронты, охраны исторических памятников, профсоюзы, права человека. Для этого мы придумали общество советско-китайской дружбы «Фэнлю». На съезде было объявлено. Смысл послания был авторитетный, как в «Дао-де-цзине»: дергаться и волноваться не надо, трава вырастет сама. Публике понравилось, так что нас с Касиком попросили организовать ночное действо творческой неформальной интеллигенции в ДК УЗТМ. Действо называлось «Фэнлю». Там были картины, Петя Малков под утро появился, одетый ангелом, там был авангардный джаз, настоящий китаец Хуан, Саша Еременко. Но каким-то образом местные люберы решили, что творится банальная дискотека и проскочили внутрь, туда, где культурно отдыхал свердловский андеграунд. Всё было очень тепло, продавался портвейн, Саша Еременко курил и нахваливал происходящее: «Это просто Лас Вегас».

Люберы стали толкаться локтями, лезть к дамам. Витя им говорит: «Здесь мероприятие закрытого типа, пожалуйста, удалитесь, прошу вас по-хорошему, пока я вас не убил, чего доброго». И улыбается как Ленин в шалаше. Ситуация стала разгораться, участники конфликта толкаются не на шутку. Касик уже загрустил по-серьезному, так что из менеджеров остался я один (Шульман, сами понимаете, не в счет). Я, конечно, тоже такой добродушный, между участниками встрнул. «Не ссорьтесь, всё нормально, мир-дружба, как тебя зовут». Но они уже мою миротворческую миссию не воспринимают и плюются через мое плечо друг в друга. Любер оказался более метким, бум - и Витя свалился.

Дальше события развивались непредсказуемо. Дело в том, что вестибюле стояла поленица дров. Обыкновенных дров. Они были заготовлены группой юных архитекторов из числа друзей Пети Малкова. Дрова должны были составить сюжет некоего хеппинигового действа. Действо-таки схеппиниговалось, но совсем не так как задумывалось. Потому что лидер поэтической группы «Интернационал» Женя Ройзман шел мимо, отчитав своей поэтический вклад в новое мышление, ускорение и гласность. Видит упавшего Витю, видит дрова, видит гопника-любера. Хлобысь поленом по башке гопнику. Тот упал, поднялся, Женя с поленом бежит к другим люберам. Те - руки вверх, «мы тут не при чем». Любер, напавший на Витю, весь в цвете купающихся коней Дайнеки, ругается, грозит: «Сейчас весь Уралмаш приведу».

Удалился восвоясьи. Кто-то продолжал отдыхать, не заметив, что ученья идут, а кто-то вдохнул адреналинчику. Утром стали расходиться – навстречу ангел в белом, в кудряшках (Петя Малков)

Присутствие Вити все превращало в нечто неожиданно-эстетическое – назовем это сухо «андеграунд».

В городе было знаковое место, которое становилось особенно знаковым во второй половине июле – дне расстрела царской семьи. Этим местом было место Ипатьевского дома. Дом снесли по указке Политбюро во времена, когда Ельцин был секретарем Свердловского обкома. Дом снесли, но память осталась. И друзья царя и его семьи в июле приносили на место цветы, чем очень беспокоили Советскую Власть, КГБ и проч. С началам перестройки количество друзей резко увеличилось, так что к месту устремились и любопытные, и желающие высказать дружеские чувства.

Милиция. Ожидание. Народу много, но все делают вид, что просто так мимо проходят, мимо стоят – никаких символов подобострастия царственным особам. Вдруг некто из дээсовцев вышел и стал внаглую всё фотографировать, штатские милиционеры бегом к нему, он бросил фотик Сидорову и бежать, Сидоров бросил мне. Я был тогда неопытен и вместо того, чтобы затаится, тоже кому-то передал палочку-выручалочку и рванулся на проезжую часть. В результате я, поэт Санников, Витя, некий казачок-монархист и некая девушка попали в участок.

Помню, что я беседовал с казачком о буддизме. А Витя сидел в соседней комнате и громко возмущался, стуча в дверь:
«Почему в камере разнополые?».

В результате нас всех выпустили. На месте Ипатьевского дома потом воздвигли монумент, напоминающий молодогвардейцев, храм, подворье.

Андрей Козлов