ЗА ФИЛОСОФИЮ

Может быть, философия – это что-то устаревшее, как патефон, или что-то специальное для касты учёных, исследующих всё и вся. Безусловно, профессиональный преподаватель философии подберет аргументы и цитаты, убеждающие в нужности и важности.

Мы ограничимся лишь одной выдержкой. Это стихотворение немецкого философа Шопенгауэра (1788-1860), обращенное к другому немецкому философу Канту (1724-1804)

Я смотрел за тобой в голубых небесах,
В голубых небесах пропадал твой полет,
Я остался один здесь, поверженный в прах,
Твое слово мне щит, твоя книга – оплот.

Я хотел оживить мой пустынный приют
Звучным словом твоим, полным слез и огня,
Все мне чужды они, что со мною живут,
Жизнь далекой могилой глядит на меня.
(перевод И.О.Лялечкина, 1894)

Звучит как молитва. Философия великого мыслителя для Артура Шопенгауэра нечто грандиозное по важности, по крайней мере для него.

ПРОТИВ ФИЛОСОФИИИ

Но иные авторы ополчаются на философию и прочую систематизацию мысли.

Датчанин Серен Кьеркьегор (1813-1855) удивлял читающую публику своими почти парадоксальными утверждениями. «Система бытия не возможна». Философия для него не только бесполезна, но и вредна: «В логике не может стать никакое движение». И в заключение отрезал: «Что мне делать, если я не хочу быть философом».

Английский писатель Оскар Уайльд (1856-1900) смотрел на философствование с эстетическим презрением: ««Нет ничего вреднее мышления, и люди погибаю от него, как от всякой другой болезни». Его снисходительность и неприятие любомудрия приобретало очень изысканные и изощренные формы: «Избегай постоянно обосновывать. Это всегда низко, а иногда даже убедительно».

Немецкий анархист, приятель Энгельса, Макс Штирнер(1806-1856) пожалуй самы радикальным образом разнес «мыслительнею науку». Он писал: ««Мышление и мысль для меня не святы, я оберегаю и от них свою шкуру». Философия казалась ему чем-то ещё более опасным, чем религия для атеиста-богоборца. ««Кто не может освободиться от мыслей, тот – только человек, раб языка». Причем, он атаковал не ошибочные философии, а по полной программе: «Всякая истина – труп».

Странным, загадочным и непонятным тут кажется не только то философия, мысль и книжная премудрость отвергнуты кем-то. Отвергли эти, казалось бы, неплохие и интересные вещи люди, которые сами в общем-то считающиеся философами. И читали, и писали, и философствовали. Нечто подобно происходит и в связи с темой «о гнилой интеллигенции». И В.Ленин полагает, что «интеллигенция вовсе не мозг нации, а г…». И, наоборот, буржуазные философы-контрреволюционеры набрасываются в знаменитых «Вехах» на интеллигенцию. Спустя десятилетия писатель Солженицын недобрым словом поминает «образованщину». И это «не мозг нации, а …» довольно частотно в современной публицистике. Сами-то эти публицисты кто? Так что же, авторы зарапортовались или что-то всё-таки искренно отражали, и существует нечто более важное, чем просто книжки и формулы знаний, ставшие в 20 веке доступными для широких масс.

ЗА ЛИЧНОСТЬ

Личность – не пересекается с интеллектуализмом, хотя способна вторгаться в заповедную сферу знаний и наук. Личность совсем не тождественна «просвященности» и уже 19 веке некоторым «личностям» это стало заметно.

Американский мыслитель Ральф Эмерсон (1803-1882) провозглашал свои реализации так:
«Человек сам себе звезда». Истинное достояние человека не эрудиция университетских светочей, все – в нем самом. «Зависть – самоубийство». Более того, внешнее знание способно подорвать эту высшую ценность – личность. «Кто бы вы ни были, вы должны быть нонконформистом». Подлинное исходит изнутри: «Ничто так не священно, как собранность нашего собственного ума». Или: «Погрузись в самого себя и мир прислушается к тебе». Для Эмерсона «я» оказывается радикально безусловным фундаментом его жизненных воззрений и принципов: «Какими бы слабыми и незначительными ни были мои дарования, я действительно существую и не нуждаюсь в каких-то второстепенных свидетельствах, чтобы увериться в себе или моих друзьях». Это «я» Эмерсона – некая великая вершина, ненуждающаяся ни в каких авторитетах, так что американский мыслитель афористично резюмирует: «К черту Джорджа Вашингтона!»

Немецкий современник Эмерсона Макс Штирнер (1806-1856) настолько удивил, смутил и шокировал своих читателей, что полвека ушло на то, чтобы читающая публика открыла для себя «экстравагантного бунтаря». Даже коллеги-анархисты отнеслись к Штирнеру предосудительно сдержанно. Штирнер обозначил платформу своих взглядов, по-немецки четко, строго и очень открыто: «Да Я и не считаю себя чем-то особенным, Я считаю себя единственным». Эго откровения были обречены на непонимание, Штирнер глади против шерсти: «На вещи глядят именно тогда правильно, когда из них делают, что хотят». Просто злил официальных хозяев духа и интеллекта: «Мне всё равно, побеждает ли Бог или истина: прежде всего Я хочу победить». Всё древо любомудров от греков, Декарта и блистательной классики немецкой философии взрывалось в натиске Штирнера: «Не Человек мера вещей, я - мера всего… Я – критерий истины, но Я – не идея, а больше, чем идея, то есть Я невыразим».

Датчанин Сёрен Кьеркьегор, также открывший планету личности, напугал обывателей датской столицы своим стремлением: «Быть одним буквально одним в необъятном мире». Преданность личностному началу Кьеркьегор выражал с преданностью почти религиозного фантика: «Во всем, что я написал, речь идет единственно и исключительно обо мне самом».

Артур Шопенгауэр, кажется, обнаруживал нечто подобное: «Истинные великие умы ютятся одиноко как орлы на вершинах».

Блистательный Оскар Уайльд выражал священность «себя» в свойственных для него парадоксальных изречениях: «Образованные противоречат другим, мудрые противоречат себе». Или: «Быть хорошим, значит быть в согласии с самим собой».

Поэт-романтик Джордж Байрон (1788-1824) писал: «Тот всех быстрей идет вперед, кто в путь идет один».

Так или иначе, внимание некого мыслящего авангарда увлеклось феноменом личности, главная причина такого увлечения было разочарование в институтах общества как таковых, светских религиозных, левых правых, во всех. Знаменитый швейцарский гуманист, миссионер и философ Альберт Швейцер (1875-1965) формулировал это так6 «Духовное – это всё, институты же общества значат не многое».

Может быть, такой интерес к «феномену личности» - крен частнособственнического западного индивидуализма? В тоталитарном СССР интерес к личности был совершенно последовательный осознанный, и не только в поле советской масс культуры (лейтенант Шмидт, Чкалов, разведчик Кузнецов, Гагарин), но и в областях серьезной гуманитарной науки исследовалась личность и открывалось существо этого, на первый взгляд простого, но трудно уловимого феномена, казалось, принадлежащего к расплывчатой сфере военных песен и календарных почти «святочных» рассказов о героях-пионерах .

Психолог Лев Выготский (1896-1934), чьи работы легли во основу ряда советских школ психологии, показал, что личность – феномен исторический и общественный. Социальные «интериорируются», то есть, остаются в сознании человека, и этот «остаток» социумных событий внутри человеческого сознания и есть «личность-Я». Историк и психолог Борис Поршнев (1905-1972), выстраивает свои взгляды в виде своего роада «социальной психологии». «Я» и «общество» в построении Поршнева представляются также как одна нераздельная система. Личность-индивид не вырван из коллектива-общества, как принято считать на уровне обыденного сознания. Личность – функция, образованная из отношений, нечто производящееся и поддерживающееся обществом же. Философ Эвальд Ильенков (1924-1979) показывает, что собственно мышление не есть продукт мозга, мысль – атрибут социума, как протяженность есть атрибут механической материи. То есть разрыва между коллективизмом индивидуализмом не существует. Уникальный всемирно известный ученый Михаил Бахтин (1895-1975) выводит науку о мышлении и личности в неожиданную плоскость. Мысль, сознание не могут в полной мере возникнуть и быть вне «диалога», мысли-сознанию непременно нужен «другой», нужен «адресат». Выдающийся ученый Николай Жинкин (1893-1979), специалист по психологии речи и мышления, вторит Бахтину на другом материале. Он показывает, что смыслы не возникают в языковом тексте, как таковом, осмысленность появляется, если языковое предложение становится сообщением чего-то кому-то, не лексика, грамматика и синтаксис, а интонация рождает смысл, уводя мысль куда угодно по желанию говорящего.

Таким образом, не только анархический романтик, но и строгий ученый, поверив предмет алгеброй своих наблюдений, обнаруживают в центре вселенной уже не Солнце или Землю, а маленькую «гордой молнии подобную» личность. Причем ученые, как нередко случается, оказываются ближе к истине, чем поэт, видящий в личности некое опьянение, «безумство храбрых» или «белокурую бестию».

СТРОИТЕЛЬСТВО ЛИЧНОСТИ

Обычно считается, что у философии есть лишь предмет изучения, но у неё есть продукт. Философия участвует в строительстве личности. Хлестаков строит себя с «необыкновенной легкостью»: он – «с Пушкиным на дружеской ноге». Писатель Николай Гоголь (1809-1852) смеется над Хлестаковым, баснописец Иван Крылов (1769-1844) над «сильной Моськой», лающей на слона. Но в общих чертах занятия Хлестакова и Моськи не так уж бессмысленны, они утверждают и пытаются повысить свой статус. Даниил Хармс (1906-1942) в своих миниатюрах о Пушкине, «любившем кидаться камнями» («Иногда так разойдется, что стоит весь красный, руками машет, камнями кидается, просто ужас!») вышучивает, упрощенно говоря, то же самое – сближение с личностью заменяется неким формальным, поверхностным обозначением отношений.

Действительно на «дружескую ногу» становятся Лермонтов (1814-1841), Блок (1880-1921), тот же Хармс. Они не светятся в «тусовке» великих в погоне за статусом (типа «я видел Ленина»). Они выстраивают свой собственный внутренний миф. Философия – инструментарий для строящейся личности. Поэтические ауры, философские максимы и глубины, «интериорированные» сознанием человека, становятся сущностью его Личности, так что и даже в зрелом возрасте духовные открытия могут вызывать взлёты, преображения, рост и расцвет личности.

А может быть, и наоборот. Усложнение личности во множестве «лиц» составляющих нацию вдруг останавливается, личностная пассионарность начинает остывать. Хотя личность не так вещественна, как горох или колбаса, но «личность» - не что-то непонятное, полуфантастическая фанаберия. Личность – реальна. Она может быть подавленной, деформированной, депрессивной, а может быть, реализовавшейся, яркой, развитой.

Когда поется: «И на Марсе будут яблони цвести», - это отражает некий оптимизм, волевую устремленность, возвышенное упорство. Это не случайный куплет песенки по радио. Интеллектуальные лидеры рисовали сверхзадачи, раскрывали свои мечты о ноосфере, размышляли о победе над энтропией природы. Общество сквозь всю грубость политической истории росло, проходя через ликбез, входя в культурную революцию всеобщего образования, осваивая индустриальные ландшафты, соприкасаясь со сложным производством, атомной энергетикой, космическими аппаратами, телевидением и так далее. Эти задачи и возникали как результат высокой личностной планки участников процесса, а также задавали тональность самого развития личности.

Диссидентское движение с его тамиздатом и самиздатом являлось также следствием и причиной особых личностных притязаний. Перестройка затянула людей в дискуссии, митинги, беседы по плюралистическим публикациям толстых журналов. Падение «железного занавеса» открыло возможности к знакомству с заповедными раньше взглядами, с живыми людьми из цивилизаций «загадочной заграницы». Но когда непривычные для советского человека капитализм, многомандатные выборы, отсутствие официальной цензуры, открытость закрытых городов устаканились, а возможности «ожидаемых перемен» были использованы или попробованы, почувствовалось, как ортега-и-гассетовская «безхребетность» подкрадывается к нашим пенатам. Общий контекст исторического развития почти перестал стимулировать рост личности.

Ортега-и-Гассет это «личностное разоружение» назвал «восстание масс». «Восставшая масса» не ориентируется на своих интеллектуальную и прочую элиту из-за ложного самомнения ли, из-за отсутствия ли ярких и привлекательных персонажей на общественных олимпах. Короче, править бал начинают примитивные вкусы, недодуманные теории, обрывочные идеи.

А, МОЖЕТ БЫТЬ, ИМИТИРОВАТЬ?

Так что вместо строительства личности, может возникнуть постановочные технологии эффективного имиджа. Американские улыбки, хитрости Карнеги, сделанные походки конкурсанток мисс красоты, рейтинги, модные штучки, - нескончамая вереница изобретений для воздвижения продвинутых фасадов. Личность всё больше в дефиците, но постановка личности осуществляется техническим макияжем.

Зачем и почему нужно камуфлировать свою «неинтересность», если можно просто уйти от этой «неинтересности»? Есть более простая тактика. Надежной причиной успеха и внутренней удовлетворенности, а тем более счастья, является та самая «Я-Личность». Конечно, имиджмейкера найти проще, чем великого Человека, но есть над чем пораздумать.

Роботоподобный человек, которого тренируют в своих клиентах «гуру» американского успеха Карнеги, Наполеон Хилл, Кийосаки, возможно, не такое уж злонамеренное средство. Есть проблема – Америка пытается решить её своими инженерно-технологическими методами. И даже они, в конце концов, сведут причину эффекта к «менталитету изобилия», к общению с уже реализованной и успешной личностью. Только вместо Эмерсона или Марка Твена среди героев окажется удачливый торговец недвижимостью или картошкой фри.

С легкой руки Фридриха Ницше (1844-1900) под личность, названною им «сверхчеловеком», стали понимать агрессивного негодяя-победителя, так что у Гитлера в его «эсэс» «сверхчеловеки» превратились практически «недочеловеков», а вся его политическая эпопея превратилась в последовательную стратегию преступления против «личности» так же и в том смысле, о котором мы говорим..

Для личности нет ни сакрально-традиционалистского, ни новоизобретенного технологического лекала. Хотя тенденция упростить, фетишизировать задачу была издревле. В Древнем Китае личность должна была быть мастером ушу, виртуозом в каллиграфии и поэзии, а лихие японцы добавляли к этому джентельменскому набору веселое самурайское харакири. В Индии авторитет зарабатывался йогической аскезой либо дотошным знанием санкскритских текстов и правил, важнейшим из которых были предписания кастового разделения. Но, что интересно, наибольшей харизме в этой культуре достигли Будда (623-544 до н.э.), Чайтанья (!486-1534) и Мохандес Ганди (1869-1948), которые как раз кастовые запреты-то и отвергли.

Иисус Христос (1-33), чей образ стал кульминацией европейской культуры, тоже потряс существующие религиозные устои. «Нет ни иудея ни эллина», - учил он, устраняя перегородки между нациями и религиями, путая все карты как фарисеям, так и римленам. Вместо «Закона», то есть традиционалистского понимания религиозной практики, он выдвигает «Любовь». «Разрушу этот храм» и так далее, потому что устои, касты, прочие высокопоставленные «штабы» ненавистны. Личность здесь становится нарисованной, «отчужденной», в контексте официозного пантеона священных Личностей-Заратустр «душно». Так что Вольтер (1694-1778), Маркс(1818-1883), Кропоткин(1842-1821), председатель Мао(1893-1976) своим «огнем по штабам» снискали славу среди упразднителей структур. Правда сами, увы, превратились в почти бронзовых Будд. По Маркса с Мао – вопрос ясный. Но даже «демократический» Шарль де Голль(1890-1970), когда зашла речь об аресте Сартра(1905-1980), воскликнул: «Неужели мы посадим в тюрьму Вольтера?»

Но отдадим должное де Голлю: в его сентименте присутствует не только почтение к хрестоматийному мыслителю, но и к философскому вольнодумству в целом.

Личность - явление реальное, но с точки зрения «объективности», полагающей существование «процессов без субъекта», странное. Личность строится из самой себя, так что хотя «Вольтер нам – друг», но, как сказал поэт, «в центре бытия нахожусь я».